Об этом сложно написать, сложно довериться… Но я попробую, потому что то, что ты хранишь для себя, это то, с чем ты жил.
Как и все дети, я ходила в садик. Помню, там любили рассказывать всякие дурацкие страшилки про Пиковую Даму и прочую нечисть. Я вызывала Пиковую Даму перед сном, глядя в зеркало на своем шифоньере цвета венге. Мне не было страшно, а было интересно: когда же она придет. Не дожидаясь конца своей практики, я ложилась и наблюдала за тем, как кто-то перебирает пальчиками и держится за бортик моей кроватки. Я знала, что кто-то есть рядом. И этот кто-то придет ко мне еще раз, если я попрошу.
Дальше школа, ненавистная система, я не знаю как я это пережила. Я сбегала из дома много раз. Ссоры с отчимом бывшим боксером, у которого напрочь отбиты мозги, нос и зубы. Он постоянно бухал и избивал мать.
До семи лет я жила с бабушкой и дедушкой. Потом мама забрала меня к себе, в этот ужас. Мне было невыносимо сложно в эти условиях. Квартира матери и отчима стала моим тюремным заключением.
В подъезде каждый год кто-то заканчивал свою жизнь самоубийством, молодых парней сажали, а старики умирали от рака. На кухне всегда ползла ветка плесени от пола до потолка. Мать старательно отмывала её хлоркой так, что от едкого запаха есть на кухне было просто невозможно. Плесень напоминала мне метастазы, ползущие по этому дому. Я чувствовала, что это гиблое место. Жить, творить и быть чистым там было просто невозможно.
Я зачеркивала еще один день до своего освобождения, потому что мне было сказано четко: “В 18 лет утром, в день своего рождения, собираешь чемоданчик и пи!”№%уешь по холодку!”
Мать родила меня в 16 лет. Она боялась, что я повторю ее успех, поэтому меня держали в строгости. Условия были спартанские. Вплоть до того, что мне часто напоминали: туалетная бумага и мыло в этом доме платные. И что пока я живу здесь, я обязана следовать правилам проживания в этом милом общежитии.
Мать не прекращала рожать одного за одним и не прекращала толстеть. Она не работала и день ее проходил возле телевизора с реалити-шоу. Их любимые, “прекрасные и талантливые” отпрыски множились, а я только мозолила глаза своей непохожестью во всем. Я смотрела на всё это и знала точно: “Я так не хочу, мне нужно вырваться и покинуть это место”.
Когда мне было 15, моей маме был 31 год. Я не красилась, не делала маникюр, как учила меня бабушка. Мне было запрещено быть красивой и ухоженной. Чтобы не будить в отчиме мужские чувства, дома я ходила чуть ли не в картофельном мешке. Страх быть на вторых ролях не оставлял маму ни на секунду. Моя жизнь превратилась в ад на земле. Моим спасением были выходные у Деда и Ба с разговорами о высоком и нормальной жизнью.
Каждый раз в воскресенье вечером я уезжала в истерике, не желая возвращаться в эту квартиру, к этим людям. Я не понимала зачем мне там жить, если мне так хорошо здесь. Ведь я могу спокойно практиковать и изучать мир.
В 5 лет я уже занималась в музыкальной школе по классу фортепиано. Домра, сольфеджио и вокал - обязательны в расписании. Меня тянуло к музыке и музыка тянулась ко мне. Это единственное, что давало мне желание жить. Сколько раз музыка меня спасала. Я переписывала тексты песен в свои тетради, учила язык, сходила с ума по голосу Селин Дион.
Подвыпившая мать всегда просила меня спеть для столь же выпивших гостей “My Heart will Go On” из Титаника. Это было унизительно, но теперь даже забавно вспоминать. Я помню их раскрасившие от водки лица в душной комнатушке. Салатный запах консервированного горошка. Люди, которые не слушали, а только еле ворочали языками. Не понижая тон ржали. Посреди моего выступления выходили покурить на облезлый балкон. А я такая же красная, только от стыда, бежала в свою комнату и смахивала с себя запах показного водочного поцелуя своих мерзких родственников.
Интересно, что же стало с теми красными рожами? Хотя, нет. Передумала. Не интересно. Всё и так ясно…
